Анастасия Ефремова: «Человеком, который всегда прав, для меня оказался мой папа»

Она появилась на свет практически одновременно с другим любимым детищем Олега Ефремова – театром «Современник». И хотя последнему доставалось больше времени и сил великого режиссёра, для его дочери он всё равно оставался самым главным человеком в жизни. Кого любил Олег Ефремов, чего он не смог простить Евгению Евстигнееву, почему уволил родного сына и за что она сама завидовала своему брату? Об этом и о многом другом мы разговариваем с Анастасией Ефремовой.

Прямая линия

– Анастасия, судя по вашим интервью и высказываниям, вы абсолютно папина дочка. Но в обычных семьях подобное возникает, либо когда культ папы создаёт мама, либо когда папа очень много внимания уделяет ребёнку. В вашем случае не было ни того, ни другого – папа ушёл, когда вам было три года… 

– Вы понимаете, он никуда не ушёл. Он был всегда рядом, и был всегда для меня совершенно доступен. Может быть, даже в большей степени, чем если бы он жил с нами дома, и, может быть, даже больше, чем он был доступен для Мишки. Потому что всё равно основная его жизнь проходила в театре. И если мне надо было с ним пообщаться, поговорить, я, конечно, всегда могла прийти в театр. Дома он такой был – одиночка, потому что уставал от публики. Я не могу сказать, что он со мной много общался и разговаривал. Но с ним даже и помолчать было хорошо. Его было очень много вокруг – в нашем культурном пласте. Он был некоей планкой, что ли.

Так счастливо совпало, что необходимым человеком, который всегда прав, для меня оказался мой папа. От него исходила неоспоримая правота.

– Судя по вашей биографии, у меня сложилось ощущение, что вы унаследовали бунтарский характер Олега Николаевича. Бунтарство – это такая фирменная черта Ефремовых?

– Бунтарство, скорее, перенял мой брат Миша. Но, с другой стороны, оно необходимо для настоящего художника.

– А то, что вы – дочь главного театрального деятеля страны, в актрисы не пошли, это не от бунтарства? Вы просто не хотели быть актрисой? Но как можно не хотеть стать актрисой, будучи дочерью Ефремова?

– Наверное, я могла бы пойти в актрисы. Я красивенькая такая была. Но поскольку я прекрасно видела, что это такое – театральный актёрский труд, я никогда не хотела им заниматься. Более того, всю жизнь занимаясь театральной критикой, я так и не поняла, и никто мне, собственно, не объяснил: что движет человеком, стремящимся стать актёром? Произносить чужой текст по указкам постороннего человека – то есть себя ты никаким образом не выражаешь. Годы подряд выходить на сцену с одним и тем же текстом, в одном и том же рисунке – рехнуться можно. Я не хотела этого никогда.

– Ну согласитесь, что справочная аэропорта, с которой ваша трудовая биография начиналась, всё-таки не самое типичное место работы для девочки из богемно-элитной семьи. Скажете, вы пошли на это тоже не от бунтарства?

– Это глупость моя просто несусветная. Потому что меня выгнали же из восьмого класса за учёбу. Я вообще не училась – совсем. Меня раньше не могли выгнать, потому что, во-первых, обязательно было среднее образование получить, а во-вторых, я же не хулиганила и не прогуливала. Я приходила каждый день в школу, садилась на свою «Камчатку», открывала книжку и просто читала все пять-шесть уроков. Я не открыла ни одного учебника. Я не знаю, что такое химия, физика, алгебра какая-нибудь, тригонометрия, и слава Богу, никогда в жизни об этом не пожалела ни секунды. Зато дома была очень хорошая библиотека, которую я от корки до корки прочитала. Как говорится, лучшим в себе я обязана книгам. В принципе школа и образование – это параллельные вещи.

Ну, в общем, заканчивала я 10 классов в школе рабочей молодёжи, куда надо было ходить раза три в неделю и при этом где-то работать. А поскольку мы просто жили рядом с аэропортом, то я решила устроиться туда. Это была мощная закалка. Там 80 человек, женский коллектив, причём не объединённый ничем. Ни возрастом, ни образованием. Страшное дело. Годик я там поработала, меня ещё всё время ходили вербовать в стюардессы. Но в итоге я всё равно пошла работать в литчасть, но только не во МХАТ, а в Театр миниатюр, сейчас он называется «Эрмитаж».

– А почему не пошли во МХАТ?

– Меня папа не взял. Ну то есть я, собственно, и не ставила так вопрос. Господи, дочке Ефремова прийти в литчасть МХАТа! Мой муж ставил там спектакль, его же извели, его же называли «зять Межуев». И, конечно, ему там было очень тяжело. Одно дело, когда ты ведущий артист, как мой брат, ты просто на сцене всем доказываешь, что ты имеешь право здесь работать, не потому, что ты сын, а потому, что ты прекрасный артист. А сидеть с каким-нибудь редактором в литчасти – это мне было как-то не по-царски. Не по-принцессовски.

Мой младший брат

– А как вы отнеслись к появлению на свет маленького Миши, как у вас складывались отношения? Скажите честно, ревновали? Тем более он, в отличие от вас, жил с папой под одной крышей.

– К рождению Миши я отнеслась плохо. И не потому, что ревновала. Но я совершенно не верю, когда кто-то начинает рассказывать, что ребёнок просит у родителей сестрёнку или братишку. Я никого не просила. Младший брат – это всё-таки конкурент. И даже очень хорошо, что мы не жили вместе. А вот когда он подрос лет до шести-семи и стал уже нормально разговаривающим, то мы очень подружились. В двадцать лет я вообще переехала жить к папе. Там были две двухкомнатные квартиры на лестничной клетке. Мишку из его комнаты отправили к дедушке в здоровенную комнату. И долго-долго мы были прямо вот не разлей вода, большие-большие друзья. Ну мы и сейчас друзья, но просто меньше общаемся – пошли семьи, дела… А пока мы были вольными птицами, мы очень плотно дружили. И никакой ревности у меня не было абсолютно. Я очень завидовала Мишке только в том плане, что он работает с папой в одном театре. Они всё время что-то обсуждали – концепции какие-то, спектакли, роли, а я борщ варила.

– А правда, что они однажды так сильно поссорились – Михаил тогда пнул ногой в живот директора МХАТа, – что Ефремов-старший потом очень долго не разговаривал с Ефремовым-младшим?

– Мишка действительно ударил этого человека ногой, и даже не в живот, а, пардон, между ног залепил. Я когда узнала, звоню, говорю: «Миша, что за дела? Что это такое – бить ногой по яйцам? Ты что, в морду не мог ему дать?» А Мишка сказал, что поджопник ему дать хотел, а он повернулся в этот момент. Миша считал, что этот замдиректора был нечист на руку, и ему всё казалось, что папа не знает, что творится за его спиной.

Театр – это огромный завод, и, конечно, там всякое бывало. И Миша на каком-то большом собрании высказал этому замдиректора всё в лицо. Тот повернулся, чтобы уйти от этого неприятного разговора, и Миша хотел ему дать под зад, но чисто случайно нанёс ему такой чувствительный удар. Папе пришлось Мишку даже уволить. Потом он его хотел обратно принять, потому что Мишка ведь играл все ведущие роли. Но тогда папа уже был не в такой силе, он уже болел, и худсовет, который существовал при папе всегда – это было достаточно демократично, – оказался против. Но такого, что папа с Мишей не разговаривали, не было.

– Когда вам было 20 лет, вы переехали жить к отцу. Причём, как вы признавались в одном из интервью, потому, что понимали, что «можете загулять без присмотра». Но вообще народ в этом возрасте, наоборот, старается как можно больше свободы обрести.

– Я переехала к папе, потому что уже совершенно утратила всякий контакт с моей мамой. Это было уже невозможно. И так-то жизнь с ней была не сахар. Но потом вообще стало нереально. И пока медленно шёл размен квартир, я жила у папы. Потом мы уже разменяли квартиры, и я получила как бы свою, но всё равно в неё не торопилась. Я понимала, что одна в своей квартире, без всякого контроля, могу серьёзно загулять. Такое время было, такой возраст.

– А мама – ревновала вас к Ефремову?

– Нет. Ей вообще было и не до Ефремова, и не до меня. Да, такая вот у меня была мама. Она меня не любила. Другое дело, что – ну, хорошо, не любишь, – но всё равно надо же выполнять обязанности, особенно по отношению к дочери. Ну эти обязанности, даже когда я маленькая была, она плохо выполняла. А когда я подросла, то речь шла о ревности не к Ефремову – она про него не думала, – а к моей красоте, к моей общительности, к куче моих кавалеров, к тому образу жизни, который я веду.

Здравствуй и прощай

– Вы были дружны со многими женщинами, которые любили Олега Ефремова. Они как-то пытались завоевать ваше доверие, вашу благосклонность, через вас расположить папу? Или с Ефремовым такие номера не проходили?

– Ну, некоторые дамы действительно страшно наивно пытались, во-первых, и к нему проникнуть через, допустим, желудок – считается, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, – и со мной как бы тоже закружиться. Но это было глупо и бессмысленно. На него же никто не мог повлиять. Даже правительство. А уж женщины…

Я конкретно очень близка была с Ниной Дорошиной, особенно когда папа уже ушёл. Мы были прямо подружки-подружки.

– Говорили, что именно Дорошину Ефремов по-настоящему любил всю свою жизнь.

– Нина была моложе отца на 10 лет, они познакомились на её первом фильме «Первый эшелон». И случилась вот как бы любовь на всю жизнь. Что, правда, не мешало папе жениться, родить меня, а потом Мишу. Это не помешало потом и Нине выйти замуж. Но в её спальне всегда на видном месте висел огромный портрет отца. И они периодически встречались.

Он мне говорил, что любит её. Но жизнь – она же очень длинная, и всякое происходит. Нинка говорила, что никогда ему ни одного лишнего вопроса не задала. Не потому, что она хитрая. Просто она такая. Она говорила: «Как у нас всё было хорошо, как у нас всё было ладно-складно». А с папой это непросто.

– А правда, что Ефремов расстроил свадьбу Нины Дорошиной и Олега Даля, когда посадил невесту к себе на колени и сказал: «А любишь ты, лапуля, всё равно меня»?

– Это было не совсем так. Нина снималась вместе с Далем в Одессе, а папа – на гастролях. И у них была договорённость, что он к ней на пару денёчков заедет по дороге. И вдруг она получает телеграмму, что он не сможет приехать. И Нинка ночью пошла купаться. И в какой-то момент она потеряла берег – потому что темно, нет звёзд, на берегу ничего не горит. Она очень испугалась и стала кричать. А в это время на берегу сидела как раз компания с Далем.

Нинка рассказывала, что Даль как пришёл в «Современник», в неё сразу влюбился. В неё все влюблялись. Она была совершенно чумовая. Юрий Чулюкин в психушку угодил от любви к ней, Тривердиев умирал, тогдашний главный человек по машинам, Каданников из Тольятти за ней присылал самолёт, и она к нему на один денёчек летала.

Нинка была поразительная. Удивительный человек. Она была актрисой до мозга костей. В театральном мире все знали, что Нинка абсолютно гениальна, переиграть её невозможно. Марина Неёлова говорила: «Мой самый страшный сон, что меня поставили в очередь играть с Ниной. Потому что переиграть её невозможно».

И Даль в неё влюбился. А у них в «Современнике» каждого нового актёра прикрепляли к какому-то уже, так сказать, мастеру. Чтобы он его опекал, вводил, так сказать, в курс. И Даля прикрепили к Нинке. И он в неё страшно влюбился. Но она никак не реагировала.

И вот когда она чуть не утонула, он спас её и в полуобморочном состоянии привёл в гостиницу. Нинка вспоминала, что просыпается утром, и рядом Даль. А она не помнит, что было, чего не было. Ну и по возвращении из Одессы, поскольку она была вся разобиженная на папу, они решили пожениться.

Глупая, конечно, была идея. Свадьба была очень бедная. Им даже подарили надувной матрас, чтобы было на чём спать.

И пришёл добрый, весёлый папа. Действительно, посадил Нину на колени. И сказал Далю: «А всё-таки никто не любит эту женщину так, как мы с тобой». Понимаете – совсем другой смысл. Он не сказал ничего обидного. Ну, этого было, в общем, для Олега достаточно. Действительно, он ушёл. Он где-то мотался неделю или две, в общем, через месяц они развелись.

– А почему Олег Ефремов сам так и не женился на Нине Дорошиной?

– Может быть, если бы они поженились, всё кончилось бы быстрее. Она действительно любила его безусловной любовью. Но в то же время, допустим, она не пошла за ним, когда Ефремова позвали в МХАТ из «Современника». Евгений Александрович Евстигнеев, для которого всегда было «как Олег скажет, так и будет», не обсуждая пошёл. А Нина не пошла, потому что она и театру была вот так же, может быть, как папе, преданна.

Война и мир

– К вопросу о Евстигнееве, который действительно без колебаний ушёл вслед за Ефремовым. Многие до сих пор упрекают Олега Николаевича, что он отправил преданного друга на пенсию, что для Евстигнеева стало большим ударом.

– Ой, в чём только его не упрекают! Это, конечно, смешно. Надо понимать, что для папы всё равно выше всего был театр. Он собрал звёздную труппу, но потом у него какой-то другой период наступил, и некоторые звёзды, не согласные с этим, стали уходить. И если человек приходил к нему с заявлением, оно подписывалось мгновенно. Потому что для папы это была измена, и уже не о чем с этим человеком было говорить.

Евгений Александрович действительно был очень близким человеком. Мы часто Новый год вместе отмечали, жили в одном подъезде. Он тогда женился на молоденькой Ирине Цывиной – своей студентке и весь взорлил. Он пришёл к папе и попросил годик не занимать его в новых постановках. Молодая жена – подниматься надо, с концертами поездить, чтобы заработать. То есть чисто такие, в общем, утилитарные были цели.

Он не был каким-то идейным театральным человеком. Он был просто гениальной актёр, вот и всё. И, конечно, папа занимал его где только мог. И эта просьба его оскорбила, он воспринял это как предательство.

– После ухода Ефремова из «Современника» у руля встала Галина Волчек. И многие ставили ей в вину, что за долгие годы управления театром она так и не вырастила преемника. И в результате после её смерти худруком был назначен Виктор Рыжаков, не имевший ни малейшего отношения к «Современнику» и его истории.

– Ну, очень мало кто из больших режиссёров оставил после себя преемника. Я даже не могу назвать ни одного имени. Не оставляют на этом посту преемника. Тем более, что назначают-то руководителя театра всё равно на другом уровне. Волчек хоть сто преемников оставила бы, после её ухода всё решали уже другие люди. Папа тоже прекрасно понимал, что как только его не станет, его мнение уже не будет иметь никакого значения.

Когда мы его хоронили – на сцене стоял гроб, – ко мне подошёл Путин. Он сказал: «Настя, обращайтесь ко мне, пожалуйста, по любым вопросам, вплоть до самых личных. Поверьте, это не пустые слова».

А я плакать-то плачу, но соображаю же и говорю: «Владимир Владимирович, а как я к вам обращусь?» Ну что, он мне телефон свой оставит, что ли? Он повернул голову – стоит Швыдкой, тогдашний министр культуры: «Ну с Михаилом у тебя нормальные отношения? Вот тогда, пожалуйста, через Михаила».

Ну, пока папа был жив, конечно, были нормальные отношения. Ну и надо ли вам говорить, что происходило потом, и как много мне помог Михаил Ефимович?

– Но в том же «Современнике» и лидера как такового не было, который мог бы претендовать на пост худрука после ухода Волчек?

– А какой может быть лидер при существующем лидере? Она приглашала на постановку хороших режиссёров, конечно, чтобы, так сказать, кто-то в это время в театре рос, на всякий случай. Но если вырастает большой лидер, он уходит в другое место. Он же не будет сидеть и ждать, когда кресло свалится.

А потом, Галина Борисовна до последнего, пока уже не лежала в кислородной палатке, держала всё в своих руках.

Я помню, был её юбилей. Волчек уже передвигалась в кресле-каталке. И вот сначала было часа три на большой сцене театральное действо, потом переехали на малую сцену, там был накрыт гигантский банкетный стол.

И я уходила часа в четыре утра – еле шла, а Галина Борисовна всё сидела, общалась, принимала поздравления. Она абсолютно железный человек была.

Другое дело, что наше слегка помутившееся рассудком управление культурой, не дожидаясь даже 40 дней со дня смерти Волчек, вдруг назначило Рыжакова с его страннейшей не то что программой, а даже манерой общения. Откуда, почему? Это вообще такой шок был!

Этим театром в жизни руководили только два человека. Олег Николаевич и Галина Борисовна. И вот так взять, растереть всю эту историю, наплевать на неё, посадить чужого человека, не объяснив ничего, не придя в коллектив, не поговорив. Так не делается с такой труппой. Это нехорошо.

Ну, слава богу, недолго мучилась старушка – его уволили. Ну, а теперь не знаю, что будет. Очень страшно и обидно, потому что «Современник» был одним из самых посещаемых и любимых театров.

– А как вы оцениваете то, что сегодня происходит в МХТ?

– Дело в том, что у руля МХАТа должна стоять личность. Я говорю сейчас не об уровне таланта, а о масштабе личности, её мощи. Ну, извините, как Путин. Я не знаю, существует ли такая личность. Олег Павлович Табаков, когда возглавил МХАТ после папы, не стал заморачиваться какой-то идеологией. Он сделал из МХАТа площадку, которая работала и приносила деньги. Вот и всё.

Я очень хорошо отношусь к Хабенскому – он хороший, благородный, славный, хочет добра, но я пока не вижу, честно говоря, куда он ведёт этот театр. Его тоже можно понять, сейчас время такое, очень трудно понять. По сути, сегодня столкнулись две системы – капитализм и наша театральная система, которая гениальна, которой завидует весь мир. Я имею в виду репертуарный театр. Он не может быть прибыльным. А от него требуют самоокупаемости. Получается, нам надо отказаться от того, чему завидует весь мир, от нашей системы театров. Вы знаете, вот в эти ужасные 90‑е, когда в театр вообще не ходили люди, пустые были залы – ни в одном из зданий не устроили казино или клуб. А ведь в провинции, как правило, театры – это красивые здания, которые стоят на главной площади. Сколько можно было бы приятного сделать с этими зданиями? Но мы – СТД – не отдали ни одного здания. Ни единого.

Или взять период пандемии. В Москве закрылось 180 ресторанов, но ни один театр не закрылся. Хотя была рассадка 25 – 50 процентов. Очень было тяжело. Но вот вырулили, не сдались. Очень у нас крепкие театральные корни. Поэтому, я думаю, нам надо перетерпеть, что-то получится.

Ранее сайт Pravda-nn.ru рассказал, почему Татьяна Доронина бросала своих мужей.