Николай Игнатьев: «Когда тебя все любят, то ты любишь весь мир»
Мерзавцы и короли, растерянные чудики и герои-любовники – у персонажей актёра театра драмы Николая Игнатьева множество лиц, каждое из которых запоминаешь надолго. Даже играя отрицательных героев, он делает их обаятельными.
Любящий философ
Более 80 ролей сыграл Николай Игнатьев за почти 35 лет, что прошли со дня его выпуска из Горьковского театрального училища. Недавно отметивший своё 60-летие, он получил главную театральную награду региона – премию имени Собольщикова-Самарина.
– Это награда не только моя – это заслуга театра, а я – лишь маленькая песчинка на большом побережье театрального искусства. Ко всему надо относиться философски, – скромно улыбается юбиляр.
– Вы и вправду философ. Быть может, в этом секрет того, что вы можете обаять практически любого?
– Просто я родился в любви. Меня любили все, а когда тебя все любят, то и ты любишь весь мир. Конечно, есть экземпляры, у которых всё есть, и они недовольны. Мне странно такое видеть. Кто знает, если бы меня не любили, может, и я бы кулаками размахивал.
– Неужели за всю жизнь кулаки в ход не пустили?
– Нет, конечно! Я не бью людей! Хотя, как в известной фразе, «чем больше узнаю людей, тем больше люблю собак». Но людей я до сих пор люблю.
– Кстати, про собак: в спектакле «Ветер шумит в тополях» вы так нежно обнимали фальшивую собаку… А у вас есть пёс?
– Это моя мечта. В детстве были собаки, когда я жил в деревне, – дворняги. Но тогда собак отстреливали, такая участь постигла и мою. Мне было лет шесть. Помню, как безудержно я рыдал…
– А со скольки лет вы себя помните?
– С трёх. Первое воспоминание – отец несёт меня на руках из бани. Я всё помню: огород, колорадских жуков, сорняки. Никогда не забуду, как я разбил термос. Они тогда только появились – китайские термосы, я его подбросил – не знал, что внутри металла стеклянная колба, и он разбился. Но меня не ругали. Меня никогда ни за что не наказывали. Даже когда в шесть лет поймали с сигаретой в огороде. Папа лишь спросил: «Вкусно?», а я помотал головой. Правда, потом всё равно начал курить.
– Как же вам удалось бросить? Тем более что на сцене вы курите и сейчас?
– Моей заслуги тут нет – это генетика. Отец так мог, хотя никто не верит. Для меня это вообще не проблема, могу курить – могу не курить. В любой момент могу бросить и не буду испытывать дискомфорта. А вот сын никогда не курил. Ему 31 год. Осенью собрался жениться. Он окончил университет и работает в банке. Я им горжусь. Уверен, что и он будет очень любить своих детей – так же, как я люблю его и как любили меня.
На прочность
– Как случилось что вы – юный слесарь, педагог ПТУ – стали актёром?
– Я – младший из трёх братьев. Старшего отдали в музыкальную школу, купили баян, а он его забросил. Не пропадать же баяну – в итоге школу окончил я: на домре играл в оркестре, и в хоре пел тоненьким голоском! Это стало первым шагом к профессии. Играл на гармошке, баяне, аккордеоне, гитаре, балалайке, и педагоги мне всегда говорили, что надо поступать в театральное.
И я мечтал, но не решался: куда мне – из деревни, из навоза. Я же родился в глубокой провинции – в Ульяновской области, станция Ключики. Жил рядом с железнодорожной станцией. Мама работала в районной больнице поваром, а папа – машинистом тепловоза. В итоге поехал в Ульяновск, в училище, которое готовило слесарей-сборщиков авиационных приборов. Окончил его с отличием. Потом был Куйбышевский индустриально-педагогический техникум, я очень рад, что он был в моей жизни – для становления мужчины лучше и быть не может. А после техникума стал мастером производственного обучения в СГПТУ города Куйбышева, но мысль о театральном не покидала, и я стал готовиться.
– Почему же в Горький?
– В Щепке я провалился, но познакомился с парнем из Горьковского театрального. Приехал и поступил. Так всё и началось – Наравцевич. ТЮЗ, Симакин. А потом ролей не давали, и я пришёл в театр драмы, о котором всегда мечтал. Вихров спросил: «Уходишь без скандала?» «Без», – ответил я. Так попал в драму.
– Режиссёры часто словно испытывают вас на прочность, давая роли, которые совершенно вам противоположны, как Костылёв в «На дне». Ну не похожи вы на мерзкого визгливого содержателя ночлежки. Почему?
– А я уже не удивляюсь. Просто созерцаю. Но «На дне» – это потрясающе! Нас водили в ночлежку, мы окунулись в мир того времени. Когда то, что ты играешь, видишь наглядно, это подпитывает сердце и душу. Конечно, это роль «на сопротивление» – я же добрый. Доброжелательность – моё кредо, это генетически передаётся. Вся моя жизнь на этом построена.
– Это не просто доброта, это какое-то детское, чистое и восторженное отношение к жизни!
– Актёр должен сохранять в себе мальчишество. Это и по жизни помогает. Не надо загружаться.
– То есть если придётся, забор перелезете?
– Забор? Влёгкую! Но, наверное, уже оглянусь.
Сложная… комедия
– Ваши роли одна богаче другой. Представьте, если вдруг приедет кто-то из ваших друзей-однокурсников, на что поведёте?
– На «Женитьбу», «Метод Гронхольма», «На дне» и на «Зойкину квартиру»! Спектакль идёт уже 15 лет, и я очень его люблю. Анатолий Иванов не просто режиссёр – он был потрясающий человек, глыба, идеал режиссёра. Он вобрал в себя педагогический дар, режиссёрский и человеческий. Если режиссёр уничижительно хамски относится к артисту, он не сделает хороший спектакль. Только зажмёт, даже самого талантливого. Ругать можно, но мягко. А если кому сто раз сказать, что он бездарь, он в него и превратится.
– «Метод Гронхольма» – необычный спектакль, мало того, все вы постоянно на сцене, так ещё и зрители делают ставки на то, кто предатель!
– Это отличный спектакль, сложный, но интересный. Про ставки не слышал, но как обсуждают и спорят – да! Это здорово. Хотя когда я пьесу читал, сразу понял, кто есть кто. Видимо, визуально воспринимается иначе.
– Наверное, странно, но, только придя в драму, вы стали играть в комедиях!
– Я обожаю комедии и считаю, что это самый сложный жанр. Не всегда получается, но если получается, это действительно удовольствие! В «Бестолочи» и в «Таксисте» – как бы к ним ни относились. Там придумываешь много себе прибамбасов, чтобы становилось вкусно для зрителя.
– А где вы были самым смешным? В «Кентервильском привидении»?
– Не знаю, но обожаю эту роль! Мне нравятся характерные роли. Смешной был помещик Чванкин в «Смерти Тарелкина». Почему-то у Саркисова я играю только комедийные роли – разных придурков и идиотов. Наверное, во мне есть дурость какая-то (смеется, — прим. авт.). И Король Солнце в «Фанфане-Тюльпане» – волшебное воспоминание. Но классика всё-таки мне ближе. Не хочу выглядеть ретроградом, но люблю смотреть по ТВ спектакли 70 – 80 годов. Глаз оторвать не могу от того, как работают актёры.
– Кто же из них любимый?
– Ульянов! Номер один – «Бег», генерал Чарнота. Большего потрясения в жизни у меня не было. Это пик актёрского мастерства. Как? Как он это делал? Блистательно! Яковлев, Грибов, Лебедев, Лавров – старое поколение. Сегодня же никого назвать не могу. Иногда смотришь в фильме актёр – гений, а в театр придёшь – разочаруешься.
– А на спектакли коллег вы ходите?
– Я – правильно воспитанный человек театра, стараюсь ходить на все премьеры. Хотя не всегда получается. Вот интересно, что получилось в театре комедии в спектакле «Затмение солнца» про Горького? Интересно же посмотреть на своего друга Валерия Кондратьева в роли Сталина!
