Бандитская пуля для капитана

Убийства офицеров в период февральского переворота советские и многие буржуазные историки пытались изобразить стихийным проявлением классовой ненависти. Так ли это было на самом деле? Наше поколение знакомилось с революционными событиями на флоте по фильму-пасквилю Эйзенштейна «Потемкин» и по киномелодраме «Мичман Панин». В первом офицеры броненосца были представлены жестокими «монстрами», которые только и жаждали матросской крови. А во втором — обаятельный мичман, революционный романтик, которого сыграл молодой актер Тихонов, вызывал у непосвященной публики сочувствие и восхищение. Но никогда в российском Императорском флоте не было такого офицера, который бы целенаправленно потворствовал явным разрушителям существующего строя. И более того, участвовал в революционных акциях. Образ этот явно смоделирован с Федора Раскольникова, кторый был не кадровым морским офицером, а мичманом из так называемых черных гардемаринов. И внедрялся в офицерскую среду по заданию большевистской партии. Если же вспоминать мелодраматическую фигуру Петра Шмидта, то истоки революционности следует искать в его душевной болезни. Слишком многие революционные партии, планируя свои акции, делали ставку на военно-морской флот. Учитывалась его мобильность, значительная пролетарская прослойка среди матросов. Партии рассматривали флот, как эффективный инструмент в ходе будущей борьбы за власть. На Балтике особенно преуспели в этом большевики и эсеры, на Черном море — меньшевики и анархисты. Все они соревновались в расшатывании и разложении матросской массы. В 1924 году один из заметных большевистских деятелей, бывший присяжный поверенный Шпицберг, в приватном разговоре с бывшими морскими офицерами весьма авторитетно заявил, что убийства морских офицеров были санкционированы ЦК большевиков, эсеров, анархистов. И носили плановый характер. В этом и надо искать ключ к объяснению скрытых пружин тех кровавых событий. Не оправдались расчеты на то, что из-за тяжелых условий службы, военного режима и требовательности командования переворот автоматически вызовет резню офицеров. Поэтому и сделали ставку на террор. Шпицберг говорил: «Прошло два, три дня с начала переворота, а Балтийский флот, умно руководимый своим командующим адмиралом Непениным, жил спокойной, размеренной жизнью. Тогда пришлось для углубления революционного процесса, пока не поздно, отделить матросов от офицеров и вырыть между ними непроходимую пропасть ненависти и недоверия. Для этого-то и были убиты адмирал Непенин, Бутаков и другие офицеры. Образовалась пропасть, не было больше умного руководителя, офицеры уже смотрели на матросов как на убийц, а матросы боялись мести офицеров в случае реакции».Шпицберг был прав, именно мартовский беспредел расколол флот на правых и левых, а в последующем — на белых и красных. Но очевидно и то, что инициатива в этой бандитской резне шла не от матросской массы, а от провокаторов-революционеров, вождей революции. Эти убийства имели целью создание обстановки психологического террора. И эта цель тоже была достигнута. Вся дикость состоит в том, что эти убийства никем не были осуждены. Сам военно-морской министр Гучков санкционировал награждение Георгиевским крестом унтер-офицера запасного батальона Волынского полка Кирпичникова за то, что тот убил своего батальонного командира. Правительство Керенского не просто объявило амнистию убийцам. Те из них, кто в процессе самообороны офицеров был убит, были объявлены героями и жертвами революции и торжественно захоронены. Целый ряд надмогильных крестов на кладбищах Гельсингфорса и Кронштадта остался живым укором этим господам от революции и требовал отмщения. К чести основной массы балтийских матросов следует отнести то, что на передовых позициях в Моонзунде и Ревеле жертв среди офицеров практически не было. Там зимовали бригада крейсеров, дивизия подводных лодок и часть минной дивизии, много плавающие и часто входившие в соприкосновение с неприятелем и в этой связи менее подверженные революционной пропаганде. Избежал того позора в марте и Черноморский флот, руководимый умным, гибким и решительным адмиралом Колчаком. И только в декабре 1917-го, когда Колчак был уже далеко, в Севастополе пролилась офицерская кровь. Итак, 3 марта 1917 года волна беспорядков и бандитского произвола захлестнула базы Балтийского флота. В своих воспоминаниях об этих событиях написал капитан 2‑го ранга Г.К. Граф: «В ту проклятую ночь были убиты командир тральщика «Взрыв» капитан 2 ранга Кирилл Гильдебрант и командир миноносца «Уссуриец» капитан 2‑го ранга Михаил Поливанов — оба однокашники Н.В. Кулибина по Морскому корпусу. Бесчинствующая пьяная толпа из гарнизонных солдат и матросов береговых служб шла от корабля к кораблю, неся смерть. Погибли братья капитан 2‑го ранга Лев Константинович (офицер 1‑го дивизиона тральщиков) и старший лейтенант Львов Николай Константинович (командир миноносца «218»). А еще 1 марта в Кронштадте был убит капитан 1‑го ранга Повалишин Николай Иванович, командир линейного корабля «Александр II». Пули настигли его на льду, когда офицер пытался скрыться от преследователей. Убийцы разгуливали по Петрограду, и даже здесь их никто не пытался остановить; 27 марта, пытаясь преградить путь бесчинствующей толпе, на палубе «Авроры» погиб командир крейсера капитан 1‑го ранга Никольский Михаил Ильич.Долгое время считалось, что в эти дни от рук наемных убийц и обезумевшей от крови толпы погибло 25 человек. По сведениям же работника Центрального военно-морского музея М. Беспяткина, общее количество жертв среди офицеров только в событиях 1- 4 марта 1917 года на Балтийском флоте достигло 95 человек, в том числе в Гельсингфорсе — 45, Кронштадте — 40, Ревеле — 5, Петрограде — 4. Пропали без вести 11 и покончили с собой 4 офицера, погибло более 20 кондукторов.