И печаль становится светлей
«Душа жила и страдала вместе с героями пьесы. В антрактах посматривали на Чехова, и хотелось броситься к нему, обнять его, целовать ему руки, сказать ему что-то особенное, но не было таких слов». Это впечатление Е. Н. Чирикова, который вместе с Горьким и автором «Дяди Вани» побывал на одном из представлений спектакля Художественного театра. Не могу сказать, что нынешняя сценическая версия этой удивительной пьесы в нашем академическом театре драмы действует столь же потрясающе. И все-таки…Опять волнует сердце благодарность Антону Павловичу. А если премьера по произведению, которому более 110 лет, рождает подобное зрительское ощущение, это, по-моему, уже дорогого стоит. Ведь у нынешних дельцов от искусства и всяческих театральных провокаторов не дрогнет рука и в Чехова намешать банальностей, пикантных фокусов — всего того, что великий автор ненавидел, но что сегодня делает сценический «товар» особенно ходовым.Нижегородский академический театр драмы до подобной торгашеской точки зрения на классику не опускается, за что ему особое уважение. Выбор пьесы, как и выбор способа ее современного прочтения, свидетельствуют: приглашая на спектакль «Дядя Ваня», нас зовут к состраданию, к соразмышлению.Почему в реальности как тогда, так и теперь не остается места изящному, умному, красивому, доброму? Доктор Астров говорит Ивану Петровичу: «Во всем уезде было только два порядочных интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас… и мы стали такими же пошляками, как все». Не меняющаяся трагичная эволюция ныне, может быть, еще острее переживается неглупыми и тонкими людьми, которым страшно терять себя в мире примитивных смыслов, избитых чувств, грубых запросов. Такого созвучия с самочувствием определенной части публики явно добивался постановщик «Дяди Вани» — московский режиссер Валерий Саркисов.Очевидно и другое: опасаясь впасть в сентиментальность, он стремится к труднодостижимой чеховской «пропорции». Это когда на солидную долю драматизма приходится заметная часть иронии. Доброй, человечной, однако же подтрунивающей над милыми и несчастными персонажами «сцен из деревенской жизни». Боязнь пафоса, мелодраматизма, вероятно, и побудила режиссера радикально иначе трактовать поведение дяди Вани. Как мы помним, у Чехова тот обречен на существование сельского затворника, полное тяжких забот о благополучии фамильного имения. До тех пор, пока не является здесь Елена Андреевна, прекрасная, манящая чужая жена. И тогда все летит кувырком: Иван Петрович влюблен, забросил счета и сенокос, отдался порывам своего изголодавшегося сердца. Запоздалое увлечение открывает немало горького 47-летнему чудаку, носившему в глуши «чудесные галстуки», верившему в идеалы, самоотверженно служившему своим близким.Мы знаем эту канву, в которую по воле режиссера нового спектакля вплетена необычная нить. Заглавный герой с самого начала и довольно долго — до момента, когда случайно застает поцелуй Астрова и Елены — ведет себя словно шут гороховый. Дурачится, паясничает. Так поздно и так страстно влюбившийся дядя Ваня впадает в своего рода мальчишество. Ну неловко ему, почти пожилому, трепетать от шороха женского платья, и прячет он свой «грех» подросткового обожания, ерничая, валяя дурака.Такой психологический рисунок предлагает В. Саркисов вместе с исполнителем роли Анатолием Фирстовым. Почему нет? Готова согласиться с подобной трактовкой, если бы не одно но. У сценического дяди Вани получился перебор шутовства. Слишком много прыжков и ужимок, слишком мало угадывается за эскападами нарастающая драма. Если бы нелепое поведение Ивана Петровича с самого начала выглядело не просто смешным, а трагикомичным, другое дело. Можно было бы поздравить театр с оригинальной находкой, поворачивающей к нам чуть иной стороной такого знакомого классического героя. После своего рокового открытия сценический дядя Ваня переживает крушение надежд глубоко, и неожиданно сдержанным становится рисунок роли. Фарс уступил место трагедии, но смена состояния и выразительных средств получилась резкой, неподготовленной, роль будто распалась на две части. И вторая мне показалась убедительнее первой.Впрочем, это разочарование не отменяет других достоинств нового спектакля. Может быть, порой излишне суетлива Елена Андреевна в исполнении Ольги Береговой, но актрисе удалось главное. Из сложной смеси порывов, искусов, настроений своей героини она творит довольно цельную психологическую композицию. Доминирует в ней истинная женственность, которая боится и своей власти, и своей хрупкости.Доктор Астров у Сергея Блохина совсем утратил изящество, которым когда-то пленилась Соня. Он омужичился, погрубел, но еще сохранил обаяние силы и ума. Надолго ли? Этот печальный вопрос читается в глазах артиста в финале.Точен Георгий Демуров, лаконичными штрихами рисующий своего профессора Серебрякова. Пожалуй, тот глуповат в наивной убежденности, будто мир вращается вокруг его особы. Иногда это делает его даже по-детски жалким.В спектакле не единожды видишь такой уровень артистизма, когда за простыми действиями и обыденными словами персонажей возникает второй план, из прозы отношений нет-нет да и сквозит особая чеховская поэтика.Служат этому и «цитаты» из Чайковского. Использование классической музыки в спектаклях вообще фирменный знак режиссера В. Саркисова. Не могу сказать, что в нынешней чеховской премьере прием всегда употреблен с безупречной художественной мерой. Однако несомненно, что темы из двух известнейших опер ведут свой лейтмотив, обогащая действие контекстом ушедшей прекрасной культуры, окрашивая милой сердцу сентиментальностью.Особенно замечателен финал спектакля, когда меланхоличный романс из «Пиковой дамы» эмоционально и образно завершает историю людей, которые мучались, любили, трудились, да так и остались несчастными, не реализовавшими многие свои надежды и качества. Под звуки умиротворяющей мелодии сидят они на веранде, смотрят на дивный закат, и, может быть, растворяется горечь их страданий в этом вечном блистании природы, в этой высшей гармонии. Печаль становится светлей, хочется верить убежденности Сони: «Мы отдохнем!».Материалы по теме:И снова — Чехов Новые спектакли, новые встречиНа сцене — мудрецы и эмигранты «Фальшивая монета»: Горький без фальши
