И разлился звон над озером
Когда я впервые увидела монахиню Иосифу на православной выставке-ярмарке «Нижегородский край — земля Серафима Саровского», я даже не предполагала, что это первое знакомство перерастет в длительные отношения с ней и с тем местом, где волей провидения я вскоре и оказалась. Осенью 2009 года я еще не предполагала, что пройдет чуть более двух месяцев и наше общение перейдет за рамки обычного интервью, идея которого посетила меня столь внезапно, что сейчас я рассматриваю ее не иначе, как предзнаменование. Рассказ матушки о Свято-Троицком Островоезерском монастыре, памятнике XVI века, который восстанавливается всего в часе езды от Нижнего, и последовавшее за ним приглашение посетить Град Божий на острове, не оставил меня равнодушной. Едва дождавшись Рождества и отметив его в кругу семьи, я в считаные минуты оказалась в рейсовом автобусе. Всего лишь через час передо мной раскинулась гладь Ворсменского озера, на одном из островов которого я едва различила развалины, совсем не похожие на монастырь. С любопытством вглядываясь в окрестный пейзаж, я отправилась на остров по едва различимой рыбацкой тропке. Матушка Иосифа, в миру Наталья Егасова, уже ждала меня. Приехав в Нижегородскую губернию из подмосковного Иосифо-Волоцкого монастыря по приглашению архиепископа Нижегородского и Арзамасского Георгия для исполнения послушания, она еще не предполагала тогда, с какими трудностями ей придется столкнуться. Но рассказывает спокойно: — Не знаю, откуда силы взялись. Это сейчас здесь есть дворовые постройки, жилые помещения, баня. А когда я приехала, были, в прямом смысле, одни развалины. Здесь часто собирались подростки, алкоголики. Весь остров был завален пустыми бутылками, грудами мусора, среди многообразия которого сновали мыши да кружило воронье. И тростник, высоченный речной тростник… Картина, что называется, маслом. Наверное, у любого человека руки бы опустились. С чего начать? За что хвататься? Июнь 2008 года. Задача, которую Владыка поставил перед монахиней — присматривать за начинавшим тогда постепенно восстанавливаться монастырем, по мере сил принимая в этом участие.- Когда я сообщила Владыке, что собираюсь зимовать на острове, он ничего не сказал, но в его глазах промелькнуло нечто похожее на удивление. Слушая, с каким юмором Матушка пересказывает этот эпизод, я поймала себя на мысли, что тоже пришла бы в недоумение. Где зимовать? На острове нет ничего, кроме продуваемых всеми ветрами развалин. О том, какой ветер свищет даже на обитаемом острове, мне пришлось в скором времени убедиться самой. А в ту зиму было очень холодно. Когда матушка рассказывала, как она зимовала, завернувшись в ковер, кое-как заделав дверные и оконные проемы фанерой, у меня мурашки побежали по спине. Не только днем, но чаще всего по ночам развалины монастыря оживали, оглашаясь пьяной руганью подвыпившей молодежи. И вот эта хрупкая женщина, одна, без помощи милиции, разгоняла все эти оргии, пытаясь донести до заблудших сердец,что даже разрушенная, но все-таки это святая обитель и вести себя так в ней не подобает. И ведь перезимовала же! И тогда, видимо, сам Господь Бог обратил свои взоры на монастырь. Другого объяснения я не нахожу, потому что с начала весны восстановление обители началось столь стремительно, что сегодня кажется невероятным, как всего лишь за год на острове силами местных жителей и благотворителей появились дом с кельями, отопление, надвратный храм, пока без колокольни и росписи, но уже с печками и возможностью проводить службы. Первое время монахиня была одна, позже к ней присоединились послушницы Галина и Татьяна, тоже москвички. Общими усилиями разбили огород, небольшой фруктовый сад, привели в порядок территорию, на которой появились дворовые постройки и баня. Среди прочих хозяйственных помещений были построены коровник и конюшня, которые тут же стали обживать кобыла Фрау Марта и черной масти телка Тучка с влажными, грустными глазами. Существо, добрее и безобиднее которого я в жизни не встречала. Появились четыре разные по размеру и характеру собаки: ласковый Барс, бдительный Кадар, изящная Аза и бродяга Лама. Все это я узнала не сразу, а за долгие недели моего пребывания в монастыре, где приходилось рано вставать, поздно ложиться и очень много трудиться. А вот спать мало. Зима 2009 выдалась такой же морозной. Чтобы храм хорошо прогревался, три печки приходилось топить через каждые 5 — 6 часов. Кроме этого нужно было топить печи в доме и в бане, чтобы котел не замерз. Долгими морозными вечерами и ночами под треск поленьев мы с матушкой вели неспешные беседы, из которых я узнала многое о жизни этого необыкновенного человека. Очень удивилась, когда услышала, что у монахини Иосифы есть семья, двое взрослых детей, сын — военный, морской офицер. Дочь замужем, есть внук. Мне почему-то казалось, что все монахи одинокие. Но совсем не удивилась, когда узнала, что у матушки два высших образования: одно — строительное, другое — педагогическое. Не удивилась, потому что уровень ее знаний и интеллекта говорил сам за себя. И мы говорили, говорили часами, перемежая беседы трудами, практический навык многих из которых я приобрела там, в монастыре, под неусыпным руководством матушки. Бoльшe всего мне хотелось спросить ее, как люди приходят в монастырь, почему она это сделала?- Это Божий промысел. Только Господь знает, кому предстоит пройти монашеский путь. Я слушала и ушам своим не верила. В ее роду есть монахи, митрополиты, старообрядцы, дворяне, русские, немцы, поляки. Но что меня больше всего поразило, это история семьи, в которой выросла она. Я бы даже сказала, что испытала некоторое потрясение, когда рассказ о пережитых страданиях ее бабушки и матери практически в точности повторил историю моей семьи. Не знаю, как она, но ведь не случайно с первых дней общения с матушкой я чувствовала некое родство душ, необъяснимую внутреннюю связь между нами. Такое чувство, как будто я всю жизнь знаю этого человека, он мне близок, понятен и до боли любим. И еще: она удивительно похожа на мою маму: силой духа, воли, энергией и какой-то несгибаемостью, что ли. Как часто я видела грусть и усталость в глазах монахини. И поплакать ей хотелось, в чем нисколько не сомневаюсь. Да я просто уверена, что, закрыв дверь своей кельи на то немногое, оставшееся для ночного отдыха время, она молилась и плакала. Потому что силы человеческие небезграничны, потому что хочется кому-то пожаловаться, да просто выговориться. Кто лучше услышит и поймет, если не Бог? Ведь только вера в него спасала и поддерживала в трудные минуты. Трудности и испытания чередовались стремительно. Все надо было делать сразу. Строительство храма, обустройство келий, забота о хлебе насущном. И еще поддерживала мечта об идеальном в будущем монастыре, который бы стал воистину Градом Небесным на земле. Мне кажется, я вполне понимала, о чем она говорит. Прочитав одну из книг в достаточно большой монастырской библиотеке об истории монашества на Руси, я запомнила одну фразу, которая крепко засела во мне. Писатель характеризовал все монастыри, начиная с конца XIX века как некие добровольные колхозы, потерявшие свое истинное предназначение. Оно в словах афонских старцев: «Пока жива молитва монаха за всех людей, мир стоял и будет стоять. Иссякнет молитва — мир перестанет существовать». Слабо себе представляю, что в «добровольном колхозе» такая молитва возможна. Только в граде Небесном. Идеализм и максимализм, скажете вы? Да, если хотите. Но мир держится именно на таких, в хорошем смысле слова, максималистах и идеалистах. Видимо, должно было пройти почти сто лет с момента разрушения обители, чтобы они наконец-то встретились: монастырь и монахиня. Та, что возьмет на свои женские плечи не просто попечение о монастыре, а его возрождение: и в камне, и в душах местных жителей. Сегодня мне кажется, что монастырь ждал только ее, ум, сила, энергия и вера которой сделали чудо. Вырос храм, и над озерной гладью разлился серебряный колокольный звон.
