Комфорт – это одиночество
Один из самых известных современных драматургов страны актёр и режиссёр Евгений ГРИШКОВЕЦ привёз в Нижний свой новый моноспектакль «Шёпот сердца». Он удивил зрителей тем, что его герой — человеческое сердце. Такого спектакля в мире ещё не было.Пиратский подарок— Название ему дал пиратский перевод названия мультфильма Хаяо Миядзаки «Капельки воспоминаний», который был переведён как «Шёпот сердца». Я подумал, какое чудесное название, и взял его себе, — рассказывает Евгений Гришковец. — Самым трудным оказалось не оформление, а говорить про себя в течение двух часов в среднем роде. Сердце не согласно с тем, что делает человека человеком, со страстями, которые укорачивают жизнь. Мы его не видим, но понятно, что это сердце взрослого мужчины. Что у него есть дети, что он где-то работает. У мужчины есть друзья, он любит рыбачить, болеет за футбольную команду и, видимо, неплохой друг. К концу спектакля портрет очевиден.— Насколько вам комфортно в жанре моноспектакля?— Одиночество — самое комфортное состояние для мужчины. Мне комфортно одному. Я работал с партнёрами — с ними всегда очень сложно. Но иногда хочется, чтобы рядом был партнёр. Как в спектакле «По По», который я сейчас работаю с замечательным актёром Игорем Золотовицким, и у меня есть возможность половину спектакля слушать его и получать удовольствие. Но, как любое удовольствие, я позволяю его себе нечасто.Я лишил зрителей возможности писать мне в Интернете и очень этому рад. Между автором и зрителем должна быть одна возможность общаться – кино или спектакль.Не с кем поговорить— Расхожее мнение: художник должен быть одинок…— У меня есть с кем поговорить о жизни, а об искусстве — нет. К сожалению, коллеги по цеху, режиссёры — люди, «дико образованные». Они с самого начала учились навыкам: делать спектакли или кино. Они дурно знают литературу, дурно знают историю, совсем не знают философию и не понимают, какие задачи ставит перед собой искусство. И мне реально не с кем поговорить.— А дома?— Надеюсь, что будет такая возможность со старшей дочерью. Она переводится с филфака на историю религий. С ней об искусстве уже говорить можно, но пока она ещё недостаточно оснащена. А её мнение меня очень интересует. Дочь уже сейчас мне подсказывает, какую музыку слушать и какие фильмы смотреть. Она много общалась с людьми в сфере кино и театра и увидела, что с ними сложно общаться. Современные пьесы и спектакли дают крайне мало материала. А в истории религии не разбежишься со своими трактовками. Дочь сформулировала так: «Хочу изучить историю представлений человека о мире». На мой взгляд, это прекрасная задача. Это доставляет моей дочке колоссальное удовольствие. На майские праздники она беспрерывно пересказывала мне разные непонятности из Ветхого Завета.— Что нужно для творчества?— У меня трое детей, двое из них — пяти и десяти лет. Пытаться их утихомирить — неправильно и неприлично. Я люблю работать дома, но могу писать только тогда, когда дети либо в садике и в школе, либо спят. Я люблю отдыхать ночью и работать днём, но не всегда получается. Процесс работы над спектаклем или книгой — это жизнь, причём очень концентрированная. Но я не выключаю телефон, не отгораживаюсь от мира.Не хочу играть для эмигрантов— Как перевести спектакль на другой язык?— Проблем перевода нет, я адаптирую спектакли для европейского зрителя. Переводчик не просто переводит — он задает мне вопрос по поводу каких-то реалий. В спектакле «Одновременно» есть большая сцена, связанная с Новым годом. Европейцы его не отмечают, и в европейском варианте её просто нет.— Из-за чего вы перестали ездить со спектаклями в Европу?— Раньше мне было интересно, а сейчас я приезжаю в Австрию, в Германию, и на меня приходят наши бывшие граждане. А я не хочу для них играть. Я не люблю эмигрантов. Они мне неинтересны. Кого пригласили работать — это одно. А для тех, кто уехал из-за того, что у нас дороги плохие, жизнь останавливается. По одёжке можно определить, в каком году человек эмигрировал. Если в варёных джинсах — то в 90‑е. Эмиграция нормальна для голландца или австралийца, а не для русского.— Почему?— У нас есть понятие «чужбина» — в значении «странная чужая земля». Это русское понятие, и оно не переводитсяЯ не люблю играть для людей, которые абсолютно несчастны. Они нежизнерадостны, занимаются самооправданием. А за рубежом хочется общаться с заграничным зрителем, но ведь не скажешь же: русским билетов не продавать!Кино — дорогое удовольствие— А если к театральной прибавить кинодраматургию?— Я никогда не буду кинематографистом, потому что не умею писать сценарии. Не понимаю, как это делается! И кино требует больших денег. А художнику денег не дают и не будут давать без кабальных условий. По-иному было только в Советском Союзе. Тарковский только перед смертью понял, что снял свои картины так, как хотел. Сегодня государство даёт деньги лишь с определёнными условиями, которые для настоящего художника неприемлемы. Театр не столь дорогое удовольствие, и я могу его себе позволить.— Но в кино вы снимаетесь? Почему?— Недавно я снова снялся в маленькой роли. Все сценарии, что мне присылают, просто отвратительны, но этот оказался вполне симпатичным, да и компания подобралась приятная: французский режиссёр, английский оператор. Мне очень понравилось. Я играл убийцу, по совместительству наркодилера. Меня там убивают. Если у сценария есть шанс, отказываться нельзя.— Не смутило предложение сыграть наркодилера? Как себя в его шкуре ощущали?— Вовсе нет! Чего тут смущаться? На съёмочной площадке веселился от души. Хотя от ролей отказываюсь часто. Как-то продюсер Саша Цекало сделал мне «лестное» предложение — сыграть педофила. Я отказался. Сказал, что мои дети ещё ходят в школу! В основном же предлагают сыграть адвокатов и других приличных людей. Даже предлагали сыграть адвоката. Но исполнять несуществующих людей мне не хочется.Нижний для меня слишком велик— Почему вы уехали из Кемерова, который славился вашим театром?— Город был полностью исчерпан. Там нет почвы для художника. Мы были единственным живым театром. Надоело. Люди начали в себе сомневаться. Зальчик на 80 мест, уже на третий спектакль приходит только несколько человек. И я понял, что надо уезжать, чтобы жить по-другому. И перебрался из провинции в провинцию — в Калининграде я никого не знаю, и никто не знает меня.— Собираясь уезжать, вы рассматривали Нижний Новгород как возможный вариант места жительства. Почему он вам не подошёл?— Для человека, который занимается культурой и искусством, Нижний даёт возможностей больше, чем Калининград, который на карте театральной представлен только мной. Я впервые приехал к вам в начале 1998 года, но понял, что не понимаю уклад купеческого города на берегу неспешной реки. Сибирь более ершистая и действенная, там 700 километров проехать на рыбалку — это ничто. А Нижний другой. Я его полюбил, но жить здесь не смог бы по причине несовпадения личных жизненных ритмов, да и вообще город для меня слишком большой. Чуть больше полумиллиона жителей — вот мой масштаб. И я выбирал где потеплее — за 32 года ужасно намёрзся в Сибири! Шесть месяцев снега… почти по всей стране. А в Калининграде снега нет! Когда я уезжал, то свои шубы, шапки, рукавицы и обувь с мехом раздал друзьям и сказал, что больше такого носить не буду. Только демисезонные пальто, шляпы, элегантные ботинки и перчатки без подкладки. Ради этого я готов всю зиму ходить с зонтиком.
