Владимир Легойда: Православие – культурный код нашей страны
«Православный журнал для сомневающихся», глянцевый журнал о вере, людях, Церкви и русской культуре. Сейчас, наверное, уже редко встретишь воцерковленного человека, который не знал бы «Фому». Даже среди тех, кто не пришел к вере, журнал популярен. Заведующий кафедрой международной журналистики Московского государственного института международных отношений и главный редактор журнала «Фома» во время очередного приезда в Нижний дал интервью нашей газете. Мы играем на поле глянца — Владимир Романович, на обложке вашего журнала указано: «Православный журнал». И на этой же обложке мы часто видим фотографии людей, далеких от Церкви. Почему? — Вообще, вопрос обложки — это не один вопрос, не одна тема, а много. Обложка — это то, что мне лично больше всего не нравится в журнале. Здесь есть несколько моментов. Во-первых, у нас же не написано «Жития святых», и ‚соответственно, обложка — это не лик. Это Фома, человек с сомнениями. Мы, в принципе, согласны поставить на обложку не то чтобы любого человека, а человека при условии, что он готов искренне говорить о каких-то вещах. Мы, например, долго колебались по поводу Евгения Миронова, говорили с его духовником… А человек в интервью так говорил о своей боли… Он пошел на то, на что далеко не все собираются идти. У нас бывает как? Нам говорят: «Пришлите вопросы». Мы отсылаем. «Вы знаете, — говорят, — я на эти вопросы отвечать не буду». Дуня Смирнова, кстати, сказала: «Да вы что! На такие вопросы журналистам? Нет. Я же знаю, что можно потом с человеком сделать». С другой стороны, если посмотреть интервью Любимова, то там никакого суперправославного текста нет и Саша — нецерковный человек, но это человек, который пытается понять какие-то вещи…То есть реакция у людей разная. Кто-то говорит: «Как вы могли поместить его на обложку!» — а кто-то: «Ага, значит, и он тоже, и он пытается …» То есть это риск, и мы идем на него сознательно.Еще аспект. Мы все-таки играем на поле глянца. У нас есть друг, журналист из «Известий». Он как узнал о нашем журнале? Вот он шел, газеты и журналы продаются, смотрит: Дюжев, написано «Фома», крест… Он удивился, купил журнал и стал читателем. То есть это очень простой ход, на который мы рассчитывали: известное лицо в неожиданном контексте. Но понятно, что Борис Моисеев у нас не появится. И Алла Борисовна Пугачева, думаю, тоже. То есть мы отвечаем за своих героев. Но не в смысле, что они образец, если бы мы хотели поставить образец, мы бы просто иконы ставили. Еще один наш друг сказал по поводу обложки: «Образ Фомы — это драма, иногда трагедия, напряжение, поиск. А в обложках ваших драмы нет». И я с этим согласен, мне это очень не нравится. Мы сейчас экспериментируем, но это, поверьте, очень сложно. Новомученики и «мина замедленного действия» — Практически в каждом номере вашего журнала рассказы о новомучениках. Почему вы так много об этом пишете? — Василий Осипович Ключевский говорил, что прошлое нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что оно содержит ошибки, которые не нужно повторять. Да, мы много пишем о новомучениках, а один из номеров был посвящен теме Бутовского полигона — места массовых расстрелов людей в 1937 – 38 годах, в том числе и верующих людей, места, о котором подавляющее большинство россиян не знает. Мы проводили опросы среди известных людей, в среде научной, творческой и прочих. И самый частый ответ: «Что это такое?» А память новомучеников — это сокровище. Мы говорим о том, что раннехристианская Церковь утверждалась кровью мучеников. А ведь менее 100 лет назад на нашей с вами земле история повторилась, только в гораздо большем масштабе. Поэтому очень важно об этом говорить. Я, может, не совсем удачный пример приведу, но, когда я был пионером, пионеры-герои были для меня реальностью, к которой я хотел стремиться. Мы хотим, чтобы новомученики были неким примером, чтобы это было не только в религиозной культуре, но и в культуре вообще. — Кроме того, что вы преподаете в МГИМО, вы возглавляете комиссию по образованию в Общественном совете Центрального федерального округа. Образование, на мой взгляд, — одна из болевых точек нашей сегодняшней жизни. Что вы думаете по этому поводу? — Согласен. И оно наряду с демографией определяет, кто и как будет жить и работать в нашей с вами стране через 10 — 20 лет. Я считаю очень важным, чтобы священники пришли в школы. Когда начинается либеральное нытье по поводу «Не пущать!», я всегда говорю: «Вот что плохого священник может принести детям? У нас статистика — 40 проц. московских школьников знают, где найти наркотики. И на этом фоне серьезно говорить о том, что священников нельзя пускать в школы? Это преступление, я считаю». Единственный вред, который может принести священник, вот в чем: священники бывают разные, и дети иного могут просто не воспринимать. Но этот вред будет причинен Церкви, не детям. С другой стороны, что преподавать. Я считаю, что мы очень много говорим об основах православной культуры, пытаясь их представить чуть ли не основной проблемой взаимодействия Церкви и школы. Сегодня многие считают, что главная проблема в образовании — ЕГЭ. Да, это больной вопрос, но он не основной. Я думаю, что главная проблема в том, что в русской традиции образование представляло собой обучение и воспитание. А сейчас говорят: «Образование и воспитание». То есть одно отделено от другого. У нас в 90‑е годы о воспитании в школе бесстыдно не говорили. Хотя все понимают, что учитель воспитывает всем, начиная от своего внешнего вида и заканчивая тем, что и как он говорит. По поводу основ православной культуры. Насколько я знаю, сейчас решено преподавать на факультативной основе, дети из православных семей будут учить православие, из мусульманских — ислам и т. д. Вот это мина замедленного действия. Потому что дети мусульманские о православии будут узнавать во дворе и наоборот. И это приведет к столкновениям. Я понимаю, почему мы на эти шаги соглашаемся. Потому что либо ничего, либо вот это. Я думаю, что четыре традиционные религии на территории России (еще иудаизм и буддизм) должны изучаться, но в пропорциональном объеме. У нас культурообразующая религия — Православие. Это культурный код нашей страны. Святая Русь- Задача вашего журнала, если очень грубо сказать, — популяризация Православия. А как еще можно привлечь людей, чтобы они сначала пытались что-то понять, потом, может быть, сомневались, а потом верили? — На одной встрече меня ребята, студенты, спросили: «Вы видите. Нам интересно, что прикольно. А Церковь может быть прикольной?» Я сказал, что Церковь прикольной быть не может, потому что она предлагает такой взгляд на человека, который он больше нигде не сможет обрести, но которого каждый человек ждет. Если Церковь будет подстраиваться под аудиторию, эта аудитория обязательно потеряет к ней интерес. У нас есть просто документальные подтверждения. Католики, например, которые после 2‑го Ватиканского Собора заиграли на гитарах, и т. д… Они теряют паству — это статистический факт. Так что вопрос непростой. Здесь нужно пройти между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, говорить на понятном молодежи языке, с другой… «Мы такие, как вы, вы пьете пиво, и мы будем пить пиво и будем православными», — так сказать мы не можем. Мы должны говорить: «Мы круче!» — но вам, чтобы прийти сюда, придется меняться. А что касается массовости… Вот Христос исцеляет нескольких человек. Один приходит, говорит ему «спасибо». Один! А почему мы должны ожидать чего-то другого? Мы понимаем, что КПД будет небольшим. Но он и не должен быть большим. Есть такое социологическое обобщение: если вы хотите распространить какую-то точку зрения в какой-то группе людей, нужно распространить ее среди 10 процентов наиболее социально активных. Кстати, на начало IV века, когда в Римской империи разрешили христианство, христианами были около 10 процентов.- Взаимоотношения общества и Церкви. В какой период нашей истории они были близкими к идеалу? Насколько правильными они были до начала гонений, до революции 1917 года? — Правильными не были, иначе бы революции не случилось. Фундаментальный факт. Вспомните, на каком языке начинается «Война и мир». На французском. Вот уже демонстрация страшного культурного разрыва, к которому привело правление Петра. Это все понимают, мы с вами не открываем Америку. Я думаю, интересен опыт допетровской Руси, того, как складывалось понятие «Святая Русь». Поразительный факт: ни одна страна не посмела назвать себя святой. Ни великая Римская империя, ни Греция, бессмертные города, — и никто себя так не назвал (древняя Ирландия только является исключением). Не все люди на Руси были святыми, и не все считали себя таковыми. Но у них был «культурный герой» — святость. Почему князья уходили в монастыри? Это было осознание того, что вот жизнь твоя земная пройдет, а там — вечность. Чтобы уменьшить разрыв, надо язык евангельских интуиций сделать языком нашей жизни в той степени, в которой это для нас достижимо. Важно понимать, что не то, какой я сын или отец, определяет мое отношение к жизни и смерти (то есть к основному вопросу религиозному), а как раз то, как я на эти вопросы отвечаю, определяет и какой я сын, и какой я муж, и какой отец. Вера не часть жизни, она больше , чем жизнь. Нельзя сказать: «Вот здесь ты мне нужен, а вот в эту часть моей жизни ты, Господи, не входи». (Например, в отношения с работодателем.) Вера, она все определяет. И я не согласен с теми, кто говорит, что церковь консервативна. Консерватизм — понятие политическое. Партия может быть консервативной, может «консервировать» какие-то способы существования в обществе. Церковь традиционна. Она ничего не «засахаривает», не добавляет консервантов и искусственных красителей. А традиция — это всегда жизнь. — Спасибо за интервью. Всего вам доброго.
