Ярослава Пулинович: «Очень много настоящих шедевров создано именно для массового потребления»

Звезда Ярославы Пулинович на театральном небосклоне зажглась стремительно. Одна из её первых пьес сразу же стала хитом. Спектакли по ней шли не только на оте­чественной сцене, но и в Америке, в Лондоне, Польше, Болгарии, Белоруссии. Сегодня она знаменитый и востребованный драматург. А с некоторых пор в её активе и киносценарии, по одному из которых снят недавно показанный на «Горький-Fest» фильм «Жанна», а также «Я не вернусь», «Как я стал» и даже «Ёлки‑5». 

Как из провинции выбиться в люди, за что многие режиссёры не любят современную драматургию и почему этот мир становится женским? Об этом мы и разговариваем с Ярославой Пулинович.

На новый лад

– Считается, что с периферии очень сложно выбиться в люди. Вы родились в Омске, учились и живёте в Екатеринбурге и, тем не менее, умудрились прославиться на всю страну. Как вам это удалось? Следствие везения или всё-таки подобный успех под силу многим?

– Мне было очень интересно заниматься драматургией, и знающие люди подсказали, что, может быть, стоит поступить к Николаю Владимировичу Коляде в Екатеринбурге. Его курс славится на всю Россию. Подобных мастерских с таким известным мастером и коэффициентом успешности больше нет. Его ученики Сигарев, Багаев, Батурина, Света Баженова, очень многие известные драматурги. Мне повезло, что попала к нему на курс. Я поступила и осталась в этой профессии.

– К современной драматургии у многих по-прежнему двойственное отношение. Многие режиссёры её откровенно недолюбливают. Как вам кажется, почему не все любят новую драму?

– Ну, термин «новая драма», мне кажется, сейчас уже избыточен. «Новая драма» появилась в нулевые и закончилась примерно в десятые годы. Потому что это было десятилетие, когда действительно современная новая интересная драматургия выходила из подвалов, маленьких театров, каких-то читок и переходила на сцену больших театров, что называется, театров с колоннами.

Современная драматургия идёт по всем театрам, в репертуаре практически любого театра вы увидите какую-нибудь новую пьесу. Поэтому термин «новая драма» себя изжил.

Но при этом – да, действительно остаются режиссёры, которые не хотят ставить современную драматургию. Считают, что в ней всё – чернуха. Мне кажется, это из-за того, что люди не читают современные пьесы, ничего не знают о них. Потому что современных пьес за два десятилетия написано такое количество, что можно найти как минимум десяток из них, которые понравятся и будут тебе близки. Мне кажется, люди просто не хотят знакомиться с чем-то новым.

– Кстати, некоторые режиссёры не берут современную пьесу, а переиначивают на современный лад классику. Что-то дописывается, что-то убирается. Островского разыгрывают, как будто на ток-шоу, герои Чехова становятся милиционерами, Шекспира – современными путанами… На ваш взгляд, насколько оправдан подобный подход?

– Я думаю, что в театре всё имеет право быть. Театр – это дорога, эксперимент. Театр – это живое искусство. Оно не может не ошибаться. Любой театр без эксперимента невозможен.

Другой вопрос – вопрос цели. Когда Шекспира или Чехова играют на современный лад, важно – зачем, какую цель преследует режиссёр, что он хочет рассказать? То есть если он хочет рассказать, что ничего не изменилось с тех времён, то мысль, в общем, не нова.

Тут многое зависит от таланта режиссёра. Я видела очень крутой спектакль, в котором Онегин и Ленский нюхали кокаин и танцевали под современную музыку, вставляя при этом текст Пушкина. И это было замечательно. Я абсолютно понимала, про что режиссёр рассказывает. И я видела какие-то эксперименты, когда вроде бы всё перекладывалось на современный лад, но смысла в этом не было никакого. Не факт, что был бы смысл, если бы они играли и в исторических декорациях, потому что в принципе режиссёр не вложил никакой мысли в этот ход.

Цена успеха

– Это правда, что одну из самых успешных своих пьес – «Наташина мечта» – вы написали за несколько часов?

– Я была ещё совсем молодой студенткой и переживала предательство друзей. И произошло то, что называется творческой сублимацией – когда у тебя что-то произошло и нужно чем-то себя занять. Я за два часа написала «Наташину мечту». Принесла её Николаю Владимировичу, он посоветовал мне дописать ещё два абзаца. После этого он начал её рассылать по театрам. И сразу сказал, что это принесёт мне большой успех.

Я столько раз пыталась понять, в чём секрет успеха, что именно нужно смешать, чтобы получить этот коктейль. И каждый раз получалось столько вводных, что ответить на этот вопрос невозможно. Можно создать коммерчески успешный продукт, но вот шедевр просчитать невозможно.

– Вы как-то сказали, что вам очень жалко убивать героев, поскольку вы к ним привязываетесь и они становятся частью вашей жизни. Получается, что они живут своей жизнью, независимой от вас, как у Волшебника в «Обыкновенном чуде»?

– Ну, может быть. Мне кажется, что когда ты начинаешь писать, герой начинает диктовать тебе свои условия. Сложно объяснить, как это происходит. Очень часто в конце действительно жалко с ним расставаться, жалко его убивать. И иногда в таких случаях я оставляю его в живых.

– «Ёлки‑5» слабо вписываются в ваш послужной список. До них у вас не было никаких развлекательных сценариев. Как вы попали в этот проект?

– Мне просто предложили поучаствовать в команде – я же не одна их писала. Стало интересно. Я поучаствовала. Потом больше даже не предлагали.

– А настоящий художник обязательно должен быть выше массовой культуры? Или всё-таки по-настоящему талантливый автор или режиссёр способен делать что-то и для широкой публики?

– Мне кажется, очень много настоящих шедевров создано именно для массового потребления. Тот же «Шрек», например. Его все обожают. Это же большое искусство – такой мультик создать. Или «Форрест Гамп». Это фильм для массового зрителя, он всем понятен. И он гениален совершенно. Или те же «Битлз», Элвис Пресли. Сказать, что это какое-то элитарное искусство, я не могу. Но ведь это великое искусство!

Не соглашусь с тем, что художник должен быть выше интересов публики и творить что-то для вечности. Мне кажется, что художник вообще не должен об этом думать. Он должен делать то, что интересно ему в первую очередь и, возможно, это будет интересно ещё большому количеству людей.

Счастливы вместе

– Вы со своим мужем Романом Сенчиным как-то очень стремительно поженились – чуть ли не после полугода знакомства. Что, на ваш взгляд, позволяет людям понять, что они – те самые половинки единого целого, что они совпадают друг с другом – ведь дело же не только в том, что вы оба – литераторы?

– Ну, мне опять же повезло. Мы сразу поняли, что мы совпали.

Мне кажется, чтобы понять, что это твой человек, твой партнёр, важно, чтобы люди совпали по нескольким параметрам. Первое – это чувство юмора. Второе – жизненные взгляды, приоритеты. И третье – это бытовая часть, отношение к чистоте, к порядку. Условно говоря, если творческий беспорядок – норма для вас и для него, или, наоборот, вы оба такие чистюли и вам нужно, чтобы всё всегда блестело, то вы совпали. А если один любит творческий беспорядок, а второго это бесит и ему нужно, чтобы все рубашечки были рассортированы, то это уже проблема. Вот эти три критерия, мне кажется, позволяют найти своего человека.

– Считается, что актёрам трудно ужиться вместе, потому что между ними непременно присутствует элемент соперничества. А на литераторов это распространяется?

– Да нет, мы радуемся друг за друга очень. Может быть, это хорошо, что он больше всё-таки писатель, а я драматург. Из-за этого мы не очень сильно пересекаемся.

– Вы как-то сказали, что мир сейчас стал очень женским. С чем это, на ваш взгляд, связано? С тем, что мужчин меньше? Или мир меняется?

– И то, и другое. Мир сейчас действительно становится другим. Городской, по крайней мере. Он даже от мужчин требует большей пластичности, умения решать конфликты мирным путём, находить компромиссы.

Ну, то есть требует развития таких женских качеств. Сейчас успешны скорее те люди, которые умеют договариваться, лавировать в жизни, а не идут напролом. Маскулинность, непримиримость, жесткость – то, что у нас ассоциируется с мужественностью, – эти качества, я думаю, сейчас менее востребованны.

И в этом смысле, мне кажется – да, мир действительно становится более женским.

Ранее на сайте Pravda-nn.ru певица Марина Девятова рассказала о том, что сейчас мы живём во время переоценки ценностей.