Клеймёная судьба
С Владимиром Леонидовичем Пономарёвым, заместителемпредседателя областной общественной организации «Защита прав жертв политическихрепрессий» и председателем районной (Приокской) мы встретились накануне его85-летия.«Назначили на заклание»– Моя судьба, пожалуй, счастливее, чем судьбы многих другихдетей «врагов народа»Я не попал в детдом, и маму не забрали в лагерь, несмотряна то, что отец был арестован по пресловутой 58‑й статье. Но жить с этимклеймом мне пришлось больше полувека, – рассказывает Владимир Леонидович. – Якоренной нижегородец, родился в 1931‑м в замечательной семье, безоговорочнопринявшей советскую власть. Мама – врач, папа – герой Гражданской войны, вармиях Сокольникова, Косиора, в составе Первой конной Будённого с белымисражался. А по профессии – учитель. Вернувшись в Нижний, сначала школойзаведовал, потом роно, потом гороно. И в педагогическом техникуме в Лысковеуспел поработать, и в Сормове инженерно-педагогический институт организовал.Куда партия посылала, туда и шёл. Он был одним из самых верных её солдат.Последним было направление в Курск директором пединститута. В общем, жилчеловек, работал, жену любил, сыновей воспитывал. И подумать не мог, что егоуже назначили на заклание как какую-нибудь жертву в языческие времена.Нынешним молодым и невдомёк, что был такой «террор поквоте». А жаль: надо знать и нам всё.Поводом для ареста Леонида Ивановича Пономарёва сталознаменитое «дело пединститута», связанное с распространением письма Ленина кпартийному съезду в «преступную группу» вместе с преподавателями и студентамиего включили как бывшего заведующего гороно. В 36‑м «враг народа» Пономарёвпопал в Бутырку, а в 38‑м его расстреляли. Родные же свидетельство о смертиполучили только в 1956‑м.Остаточная порода– Так мы с братом стали, как сказал поэт, «остаточнойпородой», щепками того дровья, что вспыхнуло и сгорело в 37‑м, – продолжает мойсобеседник. – Как дальше сложилась жизнь? Чтобы избежать преследования, сразуже уехали с мамой в Горький к бабушке. Потом мама нашла место участкового врачав Балахне. Год снимали комнату у добрых людей, пока квартиру в деревянном домене дали. Органы, конечно, быстро маму нашли, стали на беседы вызывать. Какправило, вечером. Вздрагивать при виде дяденек с фуражками с синим околышем яперестал, когда уже война началась. Нас тогда в покое оставили. А в остальноммы жили, как все мальчишки того времени. Я гордился тем, что не крещён, носилкрасный галстук, верил, что взрослые когда-нибудь построят коммунизм, но больше– в маму. Намеками на то, что отец в тюрьме, нас никто не изводил. Простыебалахнинцы в партийные разборки не вникали…Осознать особость своего общественного положения братьямПономарёвым всё же пришлось. На радиофак в политех старшего, Олега, сразу неприняли. Пришлось Лидии Константиновне (так звали их маму) к самому главномуэнкавэдэшнику на Воробьёвку ехать. И Владимир после школы по причине анкетныхданных в Ленинградское морское строительное училище не попал.– Если честно, не очень и расстроился, – признаётся он.Сразу же в Горьковский строительный поступил. Но осадок остался.Напомнили-таки, чей я сын.Тихий диссидент– Знаете когда понял, что мы какой-то не такой социализмстроим? Когда на целину после института приехал, – говорит Владимир Леонидович.– На всю жизнь запомнил, как горы зерна (баснословный урожай!) прямо на землюскладывали. О хранилищах-то не позаботились. В общем, полное безобразие. Помню,подумал: «Разве отец о такой стране мечтал, когда в партию вступал?» Подобныеразмышления и сделали меня диссидентом. Правда, тихим: самиздат не читал,«Голос Америки» не слушал, на площадь с плакатом не выходил. Но коммунизмстроить расхотелось.После целины я ещё много где поработал. Был бригадиромкомплексной бригады, мастером, начальником производственно-технического отдела,проектировщиком. Таких, как я, тогда летунами звали. А на самом деле я простосвоё дело искал.И нашёл. 35 лет в техникуме строительное производствопреподавал – предмет, к счастью, совершенно аполитичный. А за сломанную судьбуотца у меня до сих пор душа болит. Всё думаю: как такого преданного революциичеловека обвинили? Он ведь всю свою короткую жизнь себя в каком-нибудь нужномдля страны деле искал… И потом, что значит «реабилитирован»? Прощён? Но за что?Вина-то не доказана.Его портрет так и стоит на столе. Так что он всю жизнь наменя смотрит. А я всю жизнь чувствую, что у него в долгу. Поэтому и ворганизацию нашу вступил. Нельзя, чтобы такое забывалось.
