Родные-чужие
От этой истории на душе становится как-тоособенно холодно. Точно февральская вьюга, наплевав на тридцатиградусную жару, пробралась в сердце и затянула там свою мерзкую какофонию. Но,избрав однажды и навсегда журналистскую стезю, смирись с тем, что отныне ты — вечный свидетель. Увы, не только радостных событий, но и житейских драм. И остается лишь, следуя за незабвенным Пастернаком, несмотря на летний зной, порой грустно вздохнуть: «Февраль. Достать чернил и плакать».Понимаю: в этой истории много лжи. Где-то нужно было ее героиням оправдать себя, где-то не захотелось выносить сор из избы. Что ж, это их право. Ктозаставит сказать правду, если хочется солгать? Но суть не в этом. Онав том, что сами они всё про себя знают. И если надумают все-таки посмотреть друг другу и правде в глаза, лгать будет попросту некому. Птицы в клетке «Приезжайте. Выслушайте. Меня убиваетсобственная дочь…» — голос на другом конце телефонного провода затих,растворившись в бессильном отчаянии. Анна Васильевна резко положилатрубку на рычаг и вся сжалась, скукожилась под гневным, ледяным взглядом Ирины. Мгновение, и вот уже она в своей комнате, на своей территории, где ее никто не должен тронуть. Быстро повернуть ключ в двери (на всякий случай), и всё — кажется, в безопасности. «Любовь измеряется мерой прощенья.Привязанность — болью прощания…» Размышляю над этой историей и ловлюсебя на мысли, что ни того, ни другого в этой семье давно нет. Не осталось любви, и потому не просто не могут — уже не хотят прощать друг друга мои героини. Исчезла привязанность, и расставание стало для них последней возможностью вырваться из замкнутого круга семейной драмы. Они как птицы в клетке.Родные-чужие. Пожилая мать и две ее взрослые дочери — Ольга и Ирина.Родные по крови люди. Но снова память доносит обрывки их гневныхоскорблений в адрес друг друга. Чужие. До отторжения. До ненависти. — Что я сделала не так? — АннаВасильевна плачет, вроде пытаясь, хотя бы в присутствии постороннегочеловека, понять, где истоки их нескончаемойбитвы. — И Иру, и Олю любила поровну, одинаково. Как могла. Не баловала, да, ну, так обеих же. Почему же Оля — любящая дочь, а Ира — враг? Она так и говорит: «Враг». Не пытается подобрать другое, более мягкое или хотя бы нейтральное слово. Здесь вообще не привыкли подбирать слова. И никогда, похоже, не думали о том, что словом можно не только больно ранить — убить. «Она сумасшедшая» Мы разговариваем с Анной Васильевнойбитый час. Точнее — говорит она. Говорит о том, что все изменилось,когда старшая, Ирина, вышла замуж. Нет, за что ее невзлюбил зять, женщина не знает (ой ли?). Но отношения натянулись, точно готовая вот-вот лопнуть струна, не только с ним, но и с дочкой. Правда, внука, Игорька, ей поначалу доверяли. Родителипосле рождения сына не захотели изменять собственным привычкам — отдыхали, ходили в гости к друзьям, в кино… Глава семейства не роптала — дело-то молодое. Тем более что с Игорешей вдвоем им было хорошо.Бабушка занималась с мальчиком, играла, кормила-поила… Внучок ее обожал. Как-то раз родители попытались за что-то наказать пятилетнего отпрыска, она заступилась. И все. Ее жизнь превратилась в кошмар. — Мнеперестали доверять ребенка, стали настраивать его против меня, — в голосе Анны Васильевны нотки гнева сменяются звуками обиды. — Дракиу нас регулярно. Меня просто пытаются выжить из собственной квартиры.Или изжить… Дочь говорит, что я ненормальная и мое место в психушке. А на днях нашу ссору соседи увидели. Ко мне Оля пришла, а Ира ее пускать не хотела… Соседи? Да, говорят, не раз на шум драки прибегали. И Анна Васильевна к ним избитая приходила. Но они так до сих пор и не знают, что на самом деле происходит в этой семье.Прочные кирпичные стены и железная дверь ревностно охраняют эту тайнуот взгляда постороннего. И только когда «поле брани» перемещается за пределы квартиры, на лестничную площадку, когда просятпомощи у чужого человека, видишь и осознаешь последствия неизвестного: здесь произошла трагедия. Трагедия человеческой не смерти — жизни. — Мы всегда раньше считали эту семью благополучной, — горько вздыхает соседка Альбина Павловна. — И про хозяйку ничего плохого сказать не можем. Да какая она сумасшедшая?! Глупости это!Единственная вина ее, наверное, что всю жизнь работала как каторжная,чтобы двоих детей без мужа поднять. На девочек времени мало оставалось. Ну, так что же, казнить ее теперь за это, что ли? Она ведь мать и хотела как лучше… Поле битвы — сердца Как лучше — не получилось. Добрые отношения удалось сохранить лишь с младшей дочерью — Олей. Это у нее два с половиной месяца мать жила как-то после очередной драки. Это она вызывала ей неотложку, когда у той становилось плохо с сердцем, и не хотела отпускать домой, несмотря на то, что им с дочкой в однокомнатной совсем не вольготно. Но АннаВасильевна очень надеялась, что Ира образумилась. Зря. «Не померла ещетвоя бабка!» — рявкнула Ирина, когда внучка, Олина дочь, позвонилаузнать, как себя чувствует бабушка. А Игорь на мой вопрос: «Ты бабулю-то любишь?» — лишь машет рукой: «Раньше любил, а теперь нет». Что изменилось? Неужели меньше чем за год стала другой пожилая женщина? Или все-таки по какой-то причине изменились чувства ребенка, при котором о ней говорят, как о монстре? Игорь впитывает в себя, точно губка, все, чтопроисходит вокруг, — слова, жесты. Конечно, родителей. Потому чток когда-то любимой бабушке его не допускают. При этом не стесняютсяустраивать скандалы и разборки на глазах семилетнего мальчика. Чтотворится в эти минуты в его маленьком сердечке, похоже, мало когоинтересует. Только вот если завтра он вырастет жестоким грубияном, ктои кого станет в этом обвинять? Не знаете? А мне думается, ответ прост: дело, как всегда, кончится взаимными упреками. А может, и очередной дракой. Но исправлять что-либо, боюсь, будет ужепоздно. Проститься и простить… Помните? Свидетель. Не судья,ни в коем случае. Хорошо говорить: «Чужую беду руками разведу».Попробуй — разведи. Одно лишь желание потребует полного погруженияк самым истокам конфликта, а они, истоки, какправило, надежно спрятаны от посторонних глаз. Эта история — скореепопытка присмотреться к человеческим отношениям и понять, что же с намипроисходит. И до какого края пропасти мы можем дойти в своей, мягкоговоря, нелюбви. На мой взгляд, реальный выход у этих людейодин: расстаться. Благо, квартиру, в которой живут Анна Васильевнас дочерью, зятем и внуком, пусть не слишком удачно, но все-таки можноразменять. Ирина не против. Точнее, говорит, что не против.Но на вопрос, почему тогда так затянулось их расставание, в ответслышатся новые взаимные претензии матери и дочери, и кажется, имне будет конца. Они снова и снова не пытаются подбирать слова, а мне вдруг (мне, не им!) становится больно. Больно видеть и ощущать, как люди убиваютдруг друга. Медленно, изо дня в день — словом, жестами, оскорблениямии унижениями, равнодушием и грубостью своей. Не по силам кому-то из насоказываются внимание и понимание, так как труд это великий. …И все-таки — проститься. Наверное, лишь разрыв может спасти мать и дочь от еще более страшных поступков, потому что не хотят они больше вместе делить эту не всегда сладкую ношу — крест жить на нашей земле. …И все-таки — попробовать простить друг друга. Не уверена, удастся ли им это, но одно знаю точно. Что бы там в жизни ни случилось (ссоры, обиды, да мало ли чего еще?), нельзя забывать, что мы до конца дней своих обязаны тем, кто нас родили воспитал. В семье должен быть живительный источник любви. Именно длялюбви рождается человек. И если нет ее, нет понимания и сочувствия, то, может, и жить незачем. Так странно: неужели это главное? И так просто: а что же еще?
