«Ведь мы же с тобой ленинградки, мы знаем, что значит война». Как в Ветлуге спасали детей из блокадного Ленинграда

«Ленинградские дети» – так называли в Ветлужском районе воспитанников Беляевского детского дома. Ребята были эвакуированы в Ветлугу из блокадного Ленинграда летом 1942 года. «Нижегородская правда» собрала воспоминания бывших воспитанников этого детского дома. Без слёз их читать невозможно.

«Родители умерли»

В Беляевку приехали истощённые, больные дистрофией дети. Страшно худые, они едва держались на ножках, а некоторые от слабости не могли ходить. Многие дети страдали различными кожными заболеваниями, были случаи заболевания туберкулёзом. Воспитатели окружили детей заботой и вниманием, не отходили от них даже по ночам. Но, несмотря на все старания сотрудников детского дома, четыре ребёнка так и не смогли выжить: четырёхлетний Юра Шаровский умер 11 августа – через полмесяца после приезда в Беляевку, Жанна Прокофьева – 27 августа, через месяц после приезда, ей было пять лет, Зоя Уланова четырёх лет – 3 ноября, через три с половиной месяца после приезда, Владимир Скиба – 19 ноября, ему было четыре года. У всех этих детей в графе «Родственники» было написано: «Родители умерли».

«Одеты мы были все одинаково, стригли всех наголо»

Галине Холодковой было шесть лет, когда началась война и блокада Ленинграда: «Запомнился первый день, когда мы приехали в Ветлугу, – рассказывала она. – Когда пришли в столовую обедать, ложки не каждому раздали, а бросили в кучу. Все вскочили, стали их хватать – до сих пор стоит эта картина перед глазами. А потом принесли какой-то суп, а на второе – три печёных луковицы.

Запомнилась воспитательница из детского дома – Зоя Евстафьевна, которая всем именинникам на день рождения приносила варенье из тыквы. Когда детям давали чай с сахарным песком, чай пили несладкий, а песок отдавали ей на варенье. Иногда сами варили сахар в ложках на печке – конфеты. Зимой делали мороженое – выливали молоко в железные кружки и уносили морозить на чердак. Из хлебного мякиша делали разные фигурки, приклеивали на железную дверку печки, а потом поджаренные ели. Летом переплывали Ветлугу, брали с собой наволочки – набивали диким луком. Лук приносили в столовую, крошили в суп и ели «окрошку». Вот такие были лакомства!

Одеты мы были все одинаково, стригли всех наголо. Платья шили из простыней, потом красили. Когда к нам в детский дом приходили деревенские женщины, чтобы взять на усыновление детей, то всегда спрашивали, где у нас мальчики, а где девочки – отличить было трудно.

Всегда у нас было первое, второе и компот, чай, молоко – разное меню. У каждого была своя ложка, тарелка и чашка. Времена были трудные, но мы не голодали».

«Эти ягоды нас спасли»

Тамаре Краевой (Комаровой) исполнилось 13 лет, когда город на Неве оказался во вражеском кольце. «В первую блокадную зиму я и мой брат остались живы, – вспоминала ленинградка. – Нас спас детдом в Горьковской области. Располагался он в деревянной школе, целиком отданной нам, в посёлке, где была картонажная фабрика, работавшая тогда для фронта. Посёлок стоял в лесу. Вокруг были вырубки. А на вырубках росли ягоды. И нас отводили на эти вырубки и оставляли там до вечера. Змей там было видимо-невидимо, но за два года они никого из нас не укусили. Видимо, мы были такие невкусные! Эти ягоды нас спасли. Сначала малина, потом черника, потом голубика, потом брусника. Нам приносили в лес воду и хлеб. И мы там были с утра до 5 – 6 часов вечера. Мы пили воду, ели ягоды и хлеб. И это было как раз то, что нужно после длительного голодания. Нам ведь нельзя было есть жирное, пить молоко. Сначала мы сами ели в лесу и тут же засыпали, а когда приходили в себя, то собирали ягоду для тех, кто остался в детдоме – малышей и детей среднего возраста. Ходили мы там босиком. У нас из обуви не было ничего – только те сандалии, в которых мы приехали. Местные люди при встречах нас крестили, а мы думали: «Что они нас крестят? Мы ведь остались живыми». Все наши платья превратились в «мини-платья», ведь мы росли. В детдоме мы всё делали сами. Каждый входил в какую-либо бригаду. Я была бригадиром. А бригада моя была мал мала меньше. Мы должны были нарубить и наносить дров, вымыть посуду. В детдоме была всего одна повариха. А обслугою были мы, дети».

Тамару Владимировну вместе с братом перевезли в нашу область в начале 1942 года. Когда они жили в блокадном Ленинграде, ей очень хорошо запомнилось, как они ходили за хлебом: «Мороз, яркое солнце, очередь – серая безмолвная толпа, стоим в ожидании хлеба часа полтора возле магазина на 2‑й Тарховской ( этот магазин существует до сих пор). И вдруг – везут! Показалась крытая машина, хлеб прямо из печи: из кузова пар! И запах… И тут я чувствую, что теряю сознание, в глазах темно, ноги подкашиваются. Зажав в кулаке карточки, кое-как выхожу из магазина, перехожу дорогу, перебираюсь руками по штакетнику, хватаюсь за калитку, ничего не видя, вхожу в коридор и падаю без сознания. Пришла в себя от того, что по лицу моему что-то течёт, вроде бы меня обливают водой. Это были слёзы брата и мои тоже. «Ты потеряла карточки?!!!» Я пальцами другой руки с трудом разжимаю кулак, где они зажаты. Ладонь в крови от впившихся ногтей, карточки слиплись в комок. Мы долго потом расправляли, протирали, сушили их у печки. Во второй раз пошла в магазин вместе с братом. Добрая продавщица приняла пострадавшие талоны, выдала нам хлеб».

«Нужды детей приравнены в нашей стране к нуждам фронта»

Эти слова – из протокола № 109 заседания бюро Горьковского обкома ВЛКСМ о шефстве комсомольских организаций над детскими домами и интернатами от 8 сентября 1943 года.
«В дни Великой Отечественной войны нужды детей приравнены в нашей стране к нуждам фронта. Забота о детях превратилась у нас в подлинное всенародное дело. С исключительным вниманием и теплотой встретили колхозники Сергачского района осиротевших ленинградских детей. Для юных ленинградцев было оборудовано три детских дома, в которых дети живут сытно, в тепле и уюте. Колхозники Воскресенского колхоза передали детдому 400 килограммов хлеба, 9 тонн картофеля, выделили для подсобного хозяйства 12 гектаров лучшей земли, пять дойных коров, заготовили и вывезли 180 кубометров дров. Одобряя и поддерживая инициативу сергачских колхозников, бюро обкома ВЛКСМ постановляет…»
Далее – несколько пунктов, каждый из которых работал на благо ленинградских ребятишек: комсомольцы должны были организовать шефство над детскими домами и интернатами, работать над расширением их подсобных хозяйств, изготовить инвентарь и оборудование, помочь с производственными мастерскими, провести рейд и принять все меры, чтобы каждое учреждение было подготовлено к зиме, обеспечить детдома и интернаты кадрами старших пионервожатых.

Город Горький в дни блокады Ленинграда принял более 5000 детей. 

Воспитанники Беляевского детского дома

Голос блокады

Поэтесса Ольга Берггольц стала голосом и символом блокадного Ленинграда. Её стихи — неотъемлемая часть героической и трагической страницы нашей истории. Мало кто знает, но её первый муж поэт Борис Корнилов имеет нижегородские корни. Судьба у него, как у самой Ольги, была трагической. Вместе они были недолго.

Борис Корнилов родился в селе Кожиха Нижегородской губернии (ныне это Семёновский район), в семье сельского учителя. В 1922 году Борис переселился в Семёнов и начал сочинять стихи. Одновременно он активно участвовал в деятельности пионерской, а затем комсомольской организаций. Первые публикации отдельных стихов Корнилова датируются 1923 годом.

В конце 1925 года поэт уехал в Ленинград, чтобы показать свои стихи Сергею Есенину, но не застал его в живых. Он вошёл в группу «Смена» под руководством Виссариона Саянова, и там его вскоре признали одним из самых талантливых молодых поэтов России.

В 1926 году Корнилов — вместе с Ольгой Берггольц, также участницей «Смены», — поступил на Высшие государственные курсы искусствоведения при Институте истории искусств. В 1928 году, когда Ольге Берггольц исполнилось 18 лет, они вступили в брак, который оказался недолговечным — Борис и Ольга прожили вместе два года, их дочь Ира умерла в 1936 году.

«Перечитываю сейчас стихи Бориса Корнилова, — сколько в них силы и таланта! Он был моим первым мужчиной, моим мужем и отцом моего первого ребёнка, Ирки. Завтра ровно пять лет со дня её смерти. Борис в концлагере, а может быть, погиб», — из дневников Ольги Берггольц.

Во втором браке с Людмилой Борнштейн, у поэта родилась вторая дочь, тоже Ира. Девочка появится на свет, когда Бориса Корнилова уже будет арестован. Поэт «являлся активным участником антисоветской, троцкистской организации, ставившей своей задачей террористические методы борьбы против руководителей партии и правительства». Так было написано в обвинении. Через год Бориса Корнилова расстреляли. В 1957 году поэт был посмертно реабилитирован «за отсутствием состава преступления».

Ирина долгое время считала отцом совершенно другого человека.

«Мне же не говорили об истории моего появления на свет. Маму и меня спас друг семьи, прекрасный художник, который был тогда тоже мальчишка, он был студент Академии художеств. Он просто увел маму, беременную, с пузом, из дому, потому что на самом деле той же ночью пришли за ней. Так что, в общем-то, чудо, что я сижу рядом с вами. Прошло какое-то время, и они поженились. И он всегда был моим отцом, прекрасным отцом, кстати, я его любила и люблю, и называю его »папой», и в то же время я понимаю, что я тоже немножко из других клеток создана. Вот странное такое ощущение, но, тем не менее», — рассказывала Ирина Басова

Но о своём рождении и настоящем отце Ирина всё-таки узнала.

«Как-то, после маминой смерти, получила увесистый пакет, в котором лежали письма, написанные маминой рукой. Сверху лежало письмо: »Дорогая Ирочка! Из этих писем ты узнаешь о многом. Твоя Таисия Михайловна Корнилова». То есть, мама всю жизнь, на протяжении всех лет, переписывалась с матерью Бориса Корнилова. И Таисия Михайловна разумно решила, что я должна это узнать не от нее, не от соседки по квартире, а от мамы», — вспоминала дочь поэта.

Сейчас Ирина Басова, живёт во Франции. У неё двое детей — Марина и Кирилл.

Благодарим в подготовке статьи Ветлужский краеведческий музей и преподавателя истории школы №2 Наталью Левашову.