Непокорённые

«Ира, давай завтра пойдём на озеро все вместе», – Фёдор Дмитриев вернулся с пляжа с детьми. Все разгорячённые, счастливые. Жена Ирина прижала к груди новорождённого Витю: «Подождём месяцок. Пусть подрастёт…» Была суббота, 21 июня 1941-го.

А утром звучно, на всё село, заговорила тарелка-радио. Фёдор молча собрал вещмешок. Дети повисли на отцовских ногах… И если он точно знал свою дорогу – на фронт, то никто из семьи даже представить не мог, по какому пути предстоит пройти Ирине с пятью детьми.

Думали, на расстрел

– Вывезли нас со станции Выгода Одесской области в 44‑м году, – вспоминает Владимир Фёдорович Дмитриев, которому на тот момент было восемь лет.

То мартовское утро он помнит до мелочей. На рассвете дом окружили фашисты с собаками: «Всем выходить!»

– А перед этим я слышал разговор мамы с соседкой, как немцы и румыны выискивали коммунистов, евреев, комсомольцев, уводили в овраг и там расстреливали, – продолжает Дмитриев. – Ну, подумал, всё. Но нас погнали по дороге – женщин, детей, стариков. За нами – две пустые брички. Только потом я понял, зачем. Когда кто-то не мог больше идти, их сначала били. А дальше… Я слышал выстрелы. Видимо, фрицы грузили тела на подводы, куда-то увозили, а потом возвращались в хвост нашего скорбного каравана. Пустые. До новых жертв.

Путь предстоял неблизкий – людей гнали в Германию…

Обращались, как со скотом

Да, это был не концлагерь, хоть и с колючей проволокой – принудительное поселение для выполнения сельхозработ. Но от этого не легче.

– Обращались с нами, как со скотом, – голос Владимира Фёдоровича начинает дрожать. – Еду и питьё давали в алюминиевой посуде. Наливали кипяток. При этом запрещали миску и кружку ставить. Представляете, как они нагревались? Они удовольствие получали, а мы ожоги и ненависть.

Однажды Володя попытался передать миску маме – не мог больше держать. И тут же охранник ткнул ему штыком в руку и ногу. До самой кости распорол.

Дмитриевы выжили все, но домой не вернулись. После освобождения пленных Красной армией их отправили уже в наши лагеря. Семья оказалась в городе Владимир-Волынский – на сортировке. Потом – Таджикистан. Там и разыскал своих родных в начале 1946-го вернувшийся с фронта Фёдор Дмитриев – контуженый, раненый, но живой. А в 1973‑м поехали отец с сыном на родину.

– Там, где стоял наш дом, да и по всей улице – сплошные воронки, всё заросло бурьяном. Никакой жизни…

Адаптация к страху

С Леонидом Фёдоровичем Лисаневичем, как и с Владимиром Фёдоровичем, мы познакомились в областном Доме ветеранов, где прошло традиционное мероприятие, посвящённое Международному дню освобождения узников нацистских концлагерей. Леонид Фёдорович был одним из них. В 1946‑м, когда ему было девять лет, у него брали свидетельские показания для Нюрнбергского трибунала. Приезжали на пепелище, где был его дом в Брянской области.

– До сожжения дома в нём располагался штаб отдельного партизанского отряда имени Котовского, – рассказывает ветеран. – В отряде была вся наша семья.

А потом – концлагерь, один, другой… Последний – при авиабазе шестого воздушного флота люфтваффе. Но и там у Лисаневичей была связь и с местным подпольем, и с фронтом. И в этот же партизанский отряд незадолго до уничтожения концлагеря они бежали.

О тех временах Леонид Фёдорович говорить долго не может до сих пор. Много раз его просили написать воспоминания. Однажды согласился – и заработал предынфарктное состояние. Страшно ли было ему, восьмилетнему?

– Когда страх каждый день, к нему адаптируешься, – вздыхает он.

У него много материалов по Нюрнбергскому трибуналу. При этом он признаёт: раньше, по крайней мере, в Германии, помнили уроки фашизма. Нарисуешь свастику – 1,5 года тюрьмы. А у нас…

– У нас единственная страна, где нет закона о жертвах фашизма, – говорит Леонид Фёдорович. – А ведь узников было 18 миллионов. Более 5,6 миллиона детей уничтожено, мирных жителей – более 19,5 миллиона. Было сожжено и разграблено более 70 тысяч сёл, в том числе 5,5 тысячи с полным уничтожением жителей. Есть такой район Карачевский в Брянской области – из 150 сёл было сожжено 148. Когда четыре года назад там открывали памятник, в печати, на ТВ не было сказано об этом ни слова, – в его голосе – боль…

Гирлянды на колючей проволоке

– Мы с мамой были в финском концлагере, – вспоминает Людмила Александровна Тимохина из Городца. – С октября 41-го по июнь 44-го. При освобождении мне шёл седьмой год, но и прежние годы я помню очень хорошо – такое не забывается. Папа ушёл на фронт на второй день войны. Зашёл только в роддом, посмотрел, какие глаза у рождённого 22 июня утром моего братика Коли.

Женщину с детьми погнали к финской границе, где уже были приготовлены бараки для гражданских пленных.

– Всё испытано, – после некоторой паузы говорит она. – Кровь брали. Прогоняли женщин и детей через бараки, которые назывались жарилка, чтобы посмотреть, какую температуру может выдержать человек…

Девочек там убивали

Никогда не забыть ей и непоседливых мальчишек, которые из любопытства подходили к воротам с надписью: разговор через проволоку и проход запрещён под угрозой расстрела. Их расстреливали прямо с вышек из автоматов. И они гирляндами висели потом на этой колючей проволоке.

– Это чистая случайность, что мы уцелели, – она до сих пор, похоже, не понимает, за что удостоена была такого счастья. – Выживал один из ста. Ад на земле…

Как-то пришлось ей быть на месте, где когда-то был их лагерь. Экскурсовод, молодая особа, поведала, что девочек учили в нём… шить! Людмила Ивановна была в шоке: «Девочек здесь убивали!» Позже особа призналась: им велено говорить об этом как можно меньше. Даже при них – живых свидетелях тех событий. Тех, для кого самая дорога награда – медаль «Непокорённые». Самая. После самой жизни.